Мнение
Когда-то давно была у меня книжка "Конек-горбунок" изд. 1953 года - с иллюстрациями художника Н.М. Кочергина.
Какие же чудесные были там картинки - я могла часами их разглядывать! Впоследствии эту книжку переиздали всего один раз - НА АНГЛИЙСКОМ языке!
Потом было много других изданий той же сказки, но иллюстрации были так убоги, что смотреть на них было тошно. Особенно поражало, что Царь-Девицу стали рисовать явно "кавказской" национальности - сверху полуголой, а снизу - в шароварах, типа - в "костюме азербайджанско-иранского стиля", ага: в послесловии было сказано, что Ершов писал уже после Пушкина, стало быть образ Царь-Девицы перекликается с образом Шамаханской царицы (а Иван, кстати, был почему-то изображен с иранско-польским поясом - видимо, потому что Ершов писал уже после изгнания поляков из Кремля))
Помню, мама возмущалась, что этот художник даже сказку не прочел, ибо написано ясно, что на тереме матери Царь-Девицы - Месяца-Месяцовича:
...ИЗ ЗВЕЗД
ПРАВОСЛАВНЫЙ РУССКИЙ КРЕСТ.
То есть по смыслу сказки Царь-Девица никак не могла быть азербайджанкой-басурманкой. Но советских художников послесталинской эпохи это не смущало...
ЖЖ
Для сравнения возьмем издание сказки "Конёк-Горбунок" 1953 года с иллюстрациями Н. Кочергина и издание "Конька-горбунка" - от 1976 года, "акварели В.А. Милашевского".
Того самого В.А. Милашевского, который писал:
"...Мне невыносим был сусально-пряничный стиль многих иллюстраций, касавшихся культуры допетровской Руси". ...Я ненавидел «конфетно-кондитерские» традиции стиля «а ля рюсс», но и не считал возможным просто перерисовывать старинные здания. Я постарался изучить русский стиль, его основные принципы, так детально, что приобрел некоторую свободу для «импровизаций».
Давайте же рассмотрим подробнее - что же это за "импровизации".
При первом же взгляде убеждаешься, что многое Милашевский попросту передрал с картин Н. Кочергина. Но кое-что действительно добавил от себя - типа, "сымпровизировал".
Вот как Кочергин изображает момент, когда Иван оседлал чудо-кобылицу:
Обратите внимание: лицо Ивана довольное, даже с хитринкой - он крепко сидит на спине кобылицы и всем своим видом показывает, что "сам не прост", что ей не удастся "силой иль обманом" справиться с Иваном.
А вот - вариант той же сцены в изображении Милашевского:
Неловкий Иван буквально распластался на спине кобылицы - у него только одна мысль: удержаться на ней хоть как-нибудь.
Его лицо испуганное и расстроенное:
Вот сцена возвращения Ивана в дом:
"...Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится".
А вот - вариант Милашевского: практически то же самое, но изба грубее, на крыльце не хватает балясин, вход на крыльцо почему-то на другой стороне от зрителя, окошко крохотное.
Кольца в двери нет, Иван варварски вышибает дверь НОГОЙ: видимо, именно ТАК - по мысли Милашевского - русские входят в свои убогие избёнки...
Вот - сцена ярмарки в "град-столице" в изображении Кочергина:
"...Вот обедня наступает;
Городничий выезжает
В туфлях, в шапке меховой,
С сотней стражи городской.
Рядом едет с ним глашатый,
Длинноусый, бородатый;
Он в злату трубу трубит,
Громким голосом кричит"...
Милашевский предпочёл изобразить момент, когда городничий, удивившись "давке от народу" в конном ряду, "...приказ отряду дал, чтоб дорогу прочищал":
"...Эй, вы, черти босоноги!
Прочь с дороги! прочь с дороги!
Закричали усачи
И ударили в бичи.
Тут народ зашевелился,
Шапки снял и раступился".
Эта иллюстрация изображена в книжке крупным планом, на двух страницах вразлёт - 30 и 31-й. Мы видим рассыпанные баранки и пирожки (видимо, по мнению Милашевского, это - основной товар в конном ряду), брошенные лапти (!!!), пояса и шапки на земле, рваную одежду нищих, народ - упавший на колени или спешно убегающий, клубы пыли и жестоких "усачей", которые хлещут бичами всех подряд. Кстати, а почему "ударили в бичи" непременно означает битьё людей? Насколько мне известно, бичами ловко "щёлкали" в воздухе для острастки.
Колокольня у Милашевского украшена золотой птицей, а церковь венчает какой-то непонятный предмет - даже затрудняюсь определить, на что он похож...
А вот - сцена, где царь восхищается конями (в изображении Кочергина):
"Глаз своих с коней не сводит,
Справа, слева к ним заходит,
Словом ласковым зовёт,
По спине их тихо бьёт,
Треплет шею их крутую,
Гладит гриву золотую..."
Но не таков Милашевский! Он изобразил момент торга царя и Ивана, причём обратите внимание, что горбунок-конёк прячется в сене, народ - на коленях, а царь не в сказочной короне, как у Кочергина, а в шапке Мономаха - видимо, для того, чтобы русская жизнь выглядела правдоподобнее.
А вот - сцена, где царь любуется жароптицевым пером - у Кочергина туфли царские аккуратно поставлены у кровати, на табуретке - ларец:
В интерпретации Милашевского - разбросанные царские сапоги (у кровати-то!), царская "одёжа" перекинута на стуле, на ней (сверху!) - стоит ларец, а на ларце небрежно нахлобучена шапка Мономаха:
А вот - сцена, где расстроенный Иван общается со своим коньком: у Кочергина Иван не только расстроен, но и собран, встревожен. Одежда Ивана в полном порядке:
У Милашевского в аналогичной сцене Иван лежит на сеновале полуодетый, без одного (!) сапога, полностью расслабленный - натурально, с бодуна:
Удивляет, что рядом с Иваном валяются почему-то целых ТРИ шапки! Намёк, что Иван с кем-то "соображал на троих"?
Сцена поимки жар-птицы - Кочергин изобразил триумф Ивана: он всё таки ПОЙМАЛ жар-птицу!
Так же Кочергин изображает триумф Ивана и в царских палатах: Иван держит жар-птицу с видом полного морального превосходства над теми, кто посылал его на гиблое дело.
Но, как вы уже наверное сами догадались, не таков Милашевский: вместо триумфального момента поимки жар-птицы он изобразил лишь выходку Ивана, когда тот, в порыве ликования, решил "пугнуть" слетевшихся жар-птиц.
Обратите внимание: видно корыто, бутылка, старая шуба мехом внутрь (это ли "кафтан"?), но нигде не видать пойманной жар-птицы. По тексту сказки - Иван засунул её в мешок, а мешок повесил на шею. Однако, и мешка этого на картинке нет.
Но самое интересное - это, конечно же, образ Царь-девицы. У Кочергина - златокудрая красавица в русском костюме:
"...Та девица, говорят,
Ездит в красном полушубке,
В золотой, ребята, шлюпке
И серебрянным веслом
Самолично правит в нём;
Разны песни попевает,
И на гусельцах играет"...
А вот - сцена поимки Царь-девицы: сам момент "хватания" длинной косы Кочергин не отобразил.
А теперь посмотрите, как то же самое изобразил Милашевский:
Перепуганная полуголая Царь-девица пытается удрать, но Иван крепко вцепился в её чёрную косу.
"...Ершов писал своего "Конька-Горбунка" уже после пушкинских "Сказок", и образ Царь-девицы перекликается с образом Шемаханской царицы, поэтому я девицу изображаю в костюме азербайджанско-иранского стиля." - см. "Примечание художника", стр.138.
Особенно умиляет чёрный пояс на девице - каратистка??
А вот - сцена, где царь пытается уговорить Царь-девицу выйти на него замуж: кроткая русская царевна "ничего не говоря, отвернулась от царя".
А гордая и спесивая персиянка уселась на свою косу, и демонстрирует царю свои практически голые ноги:
Если кочергинский царь всегда в своей сказочной короне, то у Милашевского царь шапку Мономаха почему-то положил (уронил?) на пол.
А вот - терем Месяца Месяцовича в изображении Кочергина:
"...Из столбов хрустальный свод;
Все столбы те завитые
Хитро в змейки золотые;
На верхушках три звезды,
Вокруг терема сады;
На серебряных там ветках,
В раззолоченных во клетках
Птицы райские живут,
Песни царские поют.
А ведь терем с теремами
Будто город с деревнями;
А на тереме из звезд -
Православный русский крест".
Понятное дело, изображённая Кочергиным златокудрая русская красавица Царь-девица была русской православной веры.
А теперь поищите этот православный русский крест в варианте Милашевского:
Звёзд, впрочем, тоже не имеется.
Разговор с Месяцем Месяцовичем: мать Царь-девицы изображена в русской одежде, Иван сидит перед ней прямо, сняв шапку, которую держит в руке - так у Кочергина.
Обратите внимание на орнамент внутри терема.
У Милашевского плавающая в облаках мамаша азерско-иранской девицы имеет лицо типичной хохлушки - особенно умиляет её платок, завязанный на лбу.
Иван сидит, подбочась, в вульгарной позе - нога на ногу, шапка его лежит на полу, на столе - ананас, а в качестве внутреннего орнамента свода терема - ЗНАКИ ЗОДИАКА (!!!).
Да, да, если плохо видно - можно посмотреть крупным планом: "рыбы", "козерог", "весы" и что-то ещё...
Очень много внимания уделил Милашевский сценам личного унижения Ивана, от которого царь потребовал "искупаться в этих трёх больших котлах - в молоке и двух водах":
Царь-девица с перекошенным от досады лицом по-свойски присела на перила и на сей раз демонстрирует публике свой немалый бюст (прорисован художником особо тщательно), шапка царя лежит на тех же перилах, Иван - испуганный и расстроенный.
В следующей сцене Иван уже полуголый, собирается окунуться к котёл, под которым полыхает огромное пламя, вокруг - испуганный народ, а на балконе - обратите внимание - у Царь-девицы откуда-то взялась ФАТА, коей она "завернулась" - закрыла себе лицо на мусульманский манер, чтобы "не видеть наготу" Ивана.
Кочергин, в отличие от Милашевского, изображает не унижение, а триумф героя после ныряния в котлы.
"...И такой он стал пригожий -
Что ни в сказке сказать,
Ни пером не написать!
Вот он в платье нарядился,
Царь-девице поклонился,
Осмотрелся, подбодрясь,
С важным видом, будто князь".
А вот - та же сцена у Милашевского:
Иван стал явно гомосексуального вида: завитой "причесончик", реденькие усики, намёк на бородёнку, и явно искусственно начернённые брови:
Однако, Царь-девица, потерявши всякий стыд, бросилась к нему, ажно размоталась невесть откуда взявшаяся мусульманская "фата", больше похожая на пояс или полотенце.
А вот - окончательный триумф сказочного героя, ставшего царём:
"...Царь царицу тут берёт,
В церковь Божию ведёт,
И с невестой молодою
Он обходит вкруг налою".
Этого Милашевский не изобразил - да и как, право слово, изобразить такое с мусульманкой?
Вот как Кочергин изображает последнюю сцену сказки - пир горой:
А вот как изображает то же самое Милашевский - опять на двух страницах сразу (стр. 126-127):
Баба держит в дымину пьяного мужика, из под лавок видны чьи-то ноги (кто-то уже упился вусмерть и упал), из явств на столах - токмо пироги и бутылки (с водкой, знамо дело), дурацкие пляски с медведем и шутки скоморохов.
Здесь видно, что у второго слева сидящего на лавке мужичка (который в странном каком-то одеянии и в шапке - возможно, дьяк?) торчит из кармана курица - украл потихоньку с общего стола?
В общем, выводы делайте сами.
Сказка с иллюстрациями Милашевского издавалась и в 1975, и в 1976 году, и позже - в 80-х, и в 90-х... Книга с иллюстрациями Кочергина после 1953 года была переиздана всего один раз НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ, то есть на экспорт почему-то предпочитали демонстрировать именно кочергинские образы Руси...
А для русских детей было ещё множество изданий сказки с иллюстрациями других художников - например, некоего Георгия Юдина (1999), и иных - разбирать их подробно не имеет смысла, ибо все они - более-менее удачные перепевы с Милашевского. Скоморошно-нелепая, убогая и дурная Русь, эксцентрично-полуголая басурманка - в качестве заветной цели.
Интересно, хоть один раз переиздадут сказку "Конёк-горбунок" с иллюстрациями Кочергина? Или эти иллюстрации - не для развитой демократии?..
ЖЖ
В продолжение темы "Царь-девица с чёрным поясом": в сети обнаружился вариант книги с иллюстрациями Милашевского более ранний - видимо, от 1964 года: http://lib.ru/LITRA/ERSHOW/konek.txt
Обратите внимание на иллюстрации: первоначально Милашевский кое-что преподносил иначе.
- сперва (в 1964)
- после (в 1975 и позже).
- сперва,
- после.
То есть первоначально избиваемые люди были хотя бы одеты и прилично выглядели - потом Милашевский превратил их в жалких нищих, в порванной одежде.
Этой картинки:
сперва не было. Она появилась потом - для чего, судите сами.
Сперва картина торга выглядела так:
Тут народ стоит.
Потом стала такой:
Тут - народ на коленях.
Эти картинки сперва были:
а потом - исчезли.
Зато появилась картинка, где Иван пугает жар-птиц.
Первоначально страдающий на сеновале Иван ещё нормально одет и в обоих сапогах:
Потом уже - весь расхристанный и без сапога:
Первоначально Иван ловил Царь-девицу так:
На ней была белая блузка, прикрывающая бюст.
Потом - так:
Грудь девица под "красным полушубком" стала голая.
Первоначально царь был в шапке, а девицу приодели на русский лад:
Потом царь шапку Мономаха потерял, а у девицу Милашевский решил не переодевать:
Сцены с полуголым Иваном первоначально не было, а триумф героя выглядел так:
Потом трансформировался:
Ну и ещё маленькие детали.
Выражение лица и поза Ивана, когда его привели к царю - сперва горделиво-уверенные:
После - испуганные, растерянные:
Первоначально не было иллюстрации, которая изображает спешную эвакуацию народа с кита, а потом она появилась:
Жалкий крестьянский скарб: отломанные колёса, рассыпанные бочки, лошади в нелепых шляпах, самовар, подушки, оглобли, тут же - баба качает младенца... В общем. Милашевский хорошо добавил "жизненного" колорита.
И вот ещё - маленький, но красноречивый, штришок.
Первоначально сцена драки ерша с карасём выглядела так:
Обратите внимание на задний план: какая-то баба зашла в воду, какой-то парень спускается на поит лошадь...
А потом сценку "оживили":
У бабы - задранный подол, и она только делает вид, что полощет бельё, а на самом деле кокетничает с парнем на лошади.
По этим изменениям можно проследить постепенное выхолащивание русской культуры - десятилетиями внедряемое отвращение к русскости. Отвращение, закреплённое на ментальном уровне - постепенная подмена самой сути сказки, ведь образ Царь-девицы есть сказочная интерпретация идеи высшей Справедливости, если угодно - правды Божией. Старая власть, воплощенная в образе царя - власть развращённая, жестокая, несправедливая - получает по заслугам. Причём не народ убивает плохого царя, а его настигает кара Божья: он сам, добровольно, полез в кипящий котёл и... сварился.
Царь-девица - высшая Справедливость - обращается к народу со словами:
"Царь велел вам долго жить!
Я хочу царицей быть.
Люба ль я вам? Отвечайте!
Если люба, то признайте
Володетелем всего
И супруга моего!"
Тут царица замолчала,
На Ивана показала.
И народ выбрал её, ибо русские, вместо крючкотворства законов, руководствовались совестью - как высшей, Божией Справедливостью:
..."Люба, люба! -- все кричат. --
За тебя хоть в самый ад!
Твоего ради талана
Признаём царя Ивана!
То есть Ивана признали ради этой высшей Справедливости: он "обвенчался" с нею, и ТАК только он стал царём - то есть новой, справедливой властью.
Когда образ русской царевны принудительно отождествили с образом Шемаханской царицы - произошла ловкая идейная подмена: вместо своей русской Справедливости сказочный народ признал глубоко чуждую химеру, суть которой - кровавый раздор: из-за неё брат убивает брата, отец убивает сына, русские убивают друг друга...
Вся столица
Содрогнулась, а девица —
Хи-хи-хи! да ха-ха-ха!
Не боится, знать, греха.
Из-за басурманской химеры гибнет царь, и нет ему наследника (поубивали друг друга его сыновья):
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, — и умер он.
И куда же делась та вожделенная химера, из-за которой все напасти?
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.
Заметьте: это было написано почти за сто лет до русской революции, когда вместо русской монархии ("Царь-девицы") народу ловко впарили плод мысли западных мемзеров - учение о всемирной победе коммунизма (то есть "Шемаханскую царицу", которая сразу же после гибели советского царства - пропала, как и вовсе не бывало).
А после смерти Сталина советские радетели культуры решили позаботиться, чтобы народ так и не догадался - о чём же ему толковали великие русские поэты...
ЖЖ